Воспоминания

Эту историю не рассказать так просто. Нет, не потому что она страшная или личная. Просто не каждый сможет выбрать эмоцию, с которой стоит реагировать. А ставить кого-то в неловкое положение... неловко.
Как и подобает каждой истории, надо начать с самого начала. Верно? Нет, потому что начала я не помню. Но помню, что тогда я могла узнать о приближении дня рождения по количеству яиц в списке покупок мамы. Больше десяти — можно ждать подарки к следующему дню.
Но сейчас не об этом.
У меня было детство, которое кто-то назовёт сложным. А я скажу — нет! Я находила весёлым мыть посуду после пьянки крёстного. Или тащить его полуубитую тушу на своём маленьком плече до дома. Мне нравились те круглые стеклянные шарики из бутылок водки, которые мне доставали, чтобы я поигралась. И я любила слушать весёлый смех взрослых на какой-то пошлый анекдот гостя. Единственное что мне не нравилось — шлепки по попе от друга семьи. Этот противный старикашка — дядя Вова — любил делать это, когда я проходила мимо. Уже тогда мне казалось, что это что-то странное. Что так быть не должно. Но все смеялись, поэтому я ни разу не решилась высказать своё недовольство.
Я бывала в гостях у дяди Вовы очень часто. Как минимум каждые выходные. Меня не с кем было оставить, поэтому крестный брал меня за руку и мы шли на ту улицу. Я узнавала, что мы рядом по ярким красивым качелям в парке неподалёку, и всегда просила дать покататься. Но редко выходило — нас ждали.
У дяди Вовы была внучка. Взрослая девочка, как мне тогда казалось. Маша. На деле же она была просто подростком. Её высокое худое тело возвышалось надо мной, а большая ладонь была всегда сухой и грубой. Меня оставляли с ней, чтобы мы не слышали "взрослых" разговоров. Никогда этого не понимала, ведь дома их никогда не сдерживало моё присутствие. Но да ладно.
Маша была... странной. Мне всегда казалось, что она умная, но иногда были сомнения. Конечно, я не могла себе позволить сказать ей об этом — она была жестока в гневе. И игры были странные. Например, иногда мне нужно было просто сидеть на большом камне и ждать. Ждать чего? Неизвестно. Но я слушалась. Я сидела, смотря вдаль и мечтая, чтобы она поскорее вернулась. Мне никогда не приходила мысль пойти в дом, чтобы избавиться от скуки. Возможно я боялась наказания от девочки, а возможно я была глупа в силу своего возраста. Иногда она посылала меня в магазин, давая деньги. Отказы не принимались. Уже и не припомнить что она хотела, чтобы я купила, но помню ощущение смущения и страха перед продавщицей. Та женщина всегда смотрела на меня строго, словно я делаю что-то не так. Может быть она была права.
У Маши были друзья. Почему-то в основном это были мальчики — тоже высокие, но всегда смеялись. Правда, смеялись они не со мной, а надо мной. К примеру иногда они для веселья выкручивали мне кожу на руках — их забавляли мои слёзы. Это были редкие случаи их внимания. В остальное время я сидела на камне в одиночестве.
Маша злилась, когда я делала что-то не так. Или говорила что-то не то. За всё время мне так и не удалось понять по какому критерию она оценивала мои действия. Иногда, после сказанного, меня охватывал страх от ожидания её осуждения и боли, но она улыбалась. И мне хотелось её обнять, поблагодарить за милость. Конечно, я этого не делала. Её хорошее настроение было хрупким даром, которое легко разбивалось от неправильной реакции с моей стороны. Я не могла взять и прикоснуться к ней без разрешения, но если не делала ничего — она злилась. Её рука была для меня центром внимания. Я должна была знать когда стоит обхватить её запястье, а когда этого делать не стоит. Я должна была замереть, если эта рука тянется ко мне, но не показывать страха, когда она замахивается.
Со временем я привыкла. Всё стало естественно и понятно. Я свыклась с мыслью, что мне не достичь уровня мышления старшей девочки, поэтому нашла единственный выход — получать наслаждение от редких ласковых слов. Я перестала бояться её? Нет. Но я стала любить этот страх. Он помогал мне быть лучше. Для неё.
Однажды всё изменилось.
В тот день мы снова пришли к тому камню. Я уже собиралась сесть, готовясь к долгому ожиданию, но она не ушла. Вместо этого она заставила меня встать напротив. Солнце было высоко, я не видела её лица, но какая-то тревога охватила меня. У неё было плохое настроение, судя по голосу.
— Скажи что любишь меня, — потребовала Маша.
Я была удивлена подобной просьбе, но расслабилась. Это легко. Всего три слова.
— Я люблю тебя, Маша, — радостно воскликнула я, ожидая похвалу, но вскрикнула от резкой боли. Она ударила меня по щеке ладонью.
Я сжалась от страха и попыталась спрятать лицо руками, но девочка остановила меня и потребовала повторить.
— Я... — попыталась я, но ком встал в горле. Я не могла взглянуть на неё. Голос не слушался и я просто замерла, мысленно мечтая, чтобы Маша пожалела меня.
Но она не пожалела.
Она снова ударила меня.
— Скажи как следует! — велела девочка.
Слёзы скопились в уголках моих глаз. Я попыталась снова, и мне даже удалось произнести всё предложение, но Маша сочла, что я говорю неискренне. Новый удар не был уже таким неожиданным, но обида сдавила грудь.
Не помню как долго это длилось. Вечность? Для детского мозга это было похоже на вечность. Всё повторялось снова и снова, словно заевшая пластинка. Под конец я почти кричала, умоляя поверить в мои чувства. В отчаянии я цеплялась за её одежду, желая обнять, доказать, что моя любовь не пустые слова. Мне кажется, что я даже стала верить в это. Но всё было напрасно — Маша не верила.
Когда боль стала казаться невыносимой, а рыдания мешали говорить, я попыталась убежать. Это был тот самый животный инстинкт самосохранения. Мне кажется Маше даже было весело. Она смеялась с моих попыток удержать ворота, ведь она знала — бежать некуда. Это её улица. Её дом. Дети на другой стороне — её друзья. А самое главное — я слабая. Конечно, у неё было больше сил.
Она рванула ворота на себя. Мои ладони загорелись жгучей болью от попытки удержать единственную преграду. Я упала на землю, смотря на то как Маша приближается. Её фигура стала внушать ужас. Это было похоже на картины, изображающие гостей из сонного паралича.
Я резко встала и побежала в сторону дома. Не знаю почему, но Маша не стала меня останавливать. Вероятно она привыкла, что я никому ничего не рассказываю.
Но в этот раз я рассказала.
Забежав в домик я услышала смех взрослых. На кухне была только одна женщина — остальные сидели в гостиной. Это была мама Маши.
Помню, что в руках у неё была тарелка. Красивая, с голубыми узорами. Женщина с яркой и счастливой улыбкой вытирала посуду тряпочкой. Её взгляд упал на меня, но лицо её не изменилось.
— Что случилось? — без особого интереса спросила она, смотря моё красное и мокрое лицо.
Я задохнулась.
— Маша! Маша бьёт меня! — выпалила я, размахивая руками.
Почему я не пошла к крёстному? Не знаю. Мне казалось, что нет разницы кому рассказывать.
Лицо женщины вмиг стало серьёзным. Я помню, что моё сердце сжалось в надежде на хоть каплю жалости. И оборвалось от её слов.
— Ты врёшь! — резко ответила она.
Не помню её слов дословно, но это и не важно. Она отчитала меня за клевету и отправила обратно к Маше, толкая в спину за дверь.
На этом воспоминания обрываются.
Это был первый и последний раз, когда я посмела рассказать о своей боли кому-то.
Конечно, однажды мама заметила синяки на моих руках, которые были похожи на отпечатки пальцев и больше меня не пускала в гости к дяде Вове.
Машу я иногда видела и после этого. Редко, обычно на дни рождения. Она приходила с родителями и дядей Вовой. В её руках всегда был огромный пакет, в который она складывала мои подарки, а потом уходила. Мама каждый раз ругалась за то, что я позволяю это делать, но... что я могла? Тогда я не знала. И сейчас не знаю.
Примерно в 10 лет я узнала, что Маша была больна. Психически. Мама шутила, что это проблемы в развитии, но я ничего не отвечала. Мне не было интересно. Я старалась не думать о Маше, чтобы не скучать. Потому что уже тогда я поняла, что скучать по ней — неправильно.